ИЗЛОЖЕНИЕ ЗАСЕДАНИЯ РЯЗАНСКОЙ ПИСАТЕЛЬСКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ 4 НОЯБРЯ 1969 г.
(Заседание длилось с 15 ч. до 16 ч. 30 м.)


Присутствовали из семи членов Рязанской пи¬сательской организации — шестеро (секретарь Рязанского отделения Эрнст Сафонов лег на операцию); секретарь СП РСФСР — Ф. Н. Таурин; секретарь по агитации и пропаганде Рязанского обкома КПСС — Александр Сергеевич Кожевни¬ков; редактор издательства Поваренкин и еще три товарища из областных организаций.
Запись в ходе заседания велась Солженицыным.
На повестке дня — один объявленный вопрос: « Информация секретаря СП РСФСР Таурина о ре¬шении секретариата СП РСФСР о мерах усиления идейно-воспитательной работы среди писателей ».


Сама информация не занимает много времени. Ф. Таурин прочитывает решение секретариата СП РСФСР, вызванное побегом А. Кузнецова за гра¬ницу, с указанием новых мер идейного воспитания писателей. Сообщает, что подобные заседания уже проведены во многих областных писательских ор¬ганизациях и прошли на высоком уровне, особен¬ но — в Московской писательской организации, где были выдвинуты обвинения против Лидии Чуковской, Льва Копелева, Булата Окуджавы, а также и против члена Рязанской организации СП — Солженицына.
Прения (регламент — 10 минут).

Василий Матушкин (член СП, Рязань). После нескольких общих фраз о состоянии Рязанской организации: — Не могу не сказать об отношении тов. Солженицына к литературе и к нашей писа¬тельской организации. Тут есть и моя ответствен¬ность: я когда-то давал ему рекомендацию при поступлении в Союз писателей. Таким образом, критикуя сегодня его, я критикую и сам себя. Когда появился « Иван Денисович », — не все в нем сразу принималось, многое в нем не нравилось. Но после рецензии Симонова и Твардовского мы не могли спорить. Все же у нас были надежды, что Солженицын станет украшением нашей писа¬тельской организации. Эти надежды не сбылись. Взять его отношение к нашей писательской орга¬низации. За все эти годы — никакого участия. На перевыборных собраниях он, правда, бывал, но не выступал. Помощь молодым писателям — одна из важнейших наших обязанностей по уставу, — он ее не оказывал, не участвовал в обсуждениях произведений начинающих авторов. Работы ника¬кой у него не было. Возникает мнение и боль, что он высокомерно относится к нашей писательской организации и к нашим небольшим достижениям в литературе. Скажу честно и откровенно, что все его последнее творчество (правда, мы его не знаем, не читали, нас на обсуждение не приглашали) идет вразрез с тем, что пишем мы, остальные. Для нас существует Родина-мать, и нет ничего дороже.
А творчество Солженицына публикуется за рубе¬жом, и все это потом выливается на нашу родину. Когда нашу мать поливают грязью, используя его произведения, и Александру Исаевичу дают ука¬зания, как надо ответить, и даже печаталась статья в «Литературной газете », то он не реагировал, считая себя умнее.
Баранов (председательствующий): Ваш регла¬мент кончился, 10 минут. Матушкин — просит еще.
Солженицын: Дать — сколько товарищ просит.
Матушкин: ..   нам придется расстаться с вами.

Николай Родин (член СП, г. Касимов, для соз¬дания кворума срочно доставлен на это собрание в больном состоянии): Василий Семенович сказал так, что и добавить нечего. Если взять устав Союза и сравнить с ним гражданскую деятельность Алек¬сандра Исаевича, то увидим большие расхождения. Мне после Василия Семеновича и добавить нечего. Он не выполнял устава, не считался с нашим Союзом. Бывает так, что некому отдать на рецен¬зию рукопись начинающего писателя, а Солжени¬цын не рецензировал. У меня к нему большие претензии.
Сергей Баранов (член СП, Рязань): Это очень серьезный вопрос, и своевременно его поднимает правление Союза писателей. Мы в Союзе должны хорошо знать душу друг друга и помогать друг ДРУГУ- Но что будет, если мы разбежимся по углам, кто же будет воспитывать молодежь ? Кто же будет руководить литературными кружками, ко¬торых у нас много на производстве и в учебных заведениях ? Правильно Василий Семенович за¬тронул вопрос об Александре Исаевиче. Творчества его мы не знаем. Вокруг его произведений вначале была большая шумиха. А я лично в « Иване Де¬нисовиче » всегда видел сплошные черные краски. Или « Матренин двор » — да где он видел такую одинокую женщину с тараканами и кошкой, и чтоб никто не помогал — где такую Матрену найти ? Я все же надеялся, что Александр Исаевич напи¬шет вещи, нужные народу. Но где он свои вещи печатает, о чем они ? Мы не знаем. Надо повысить требования к себе и друг к другу. Солженицын оторвался от организации, и нам, очевидно, при¬дется с ним расстаться.
Солженицын просит разрешения задать один общий вопрос выступающим товарищам, предсе¬дательствующий отказывает.

Евгений Маркин (член СП, Рязань): Мне труд¬нее всего говорить, труднее всех. Глядя правде в глаза, — речь идет о пребывании Александра Исаевича в нашей организации. Я не был еще членом Союза в то время, когда вы его принимали. Я нахожусь в угнетенном состоянии вот почему: небывалое колебание маятника из одной ампли¬туды в другую. Я работал сотрудником « Литера¬туры и жизни» в то время, когда раздавались Солженицыну небывалые похвалы. С тех пор на¬оборот: ни о ком я не слышал таких резких мне¬ний, как о Солженицыне. Такие крайности потом сказываются на совести людей, принимающих ре¬шение. Вспомним, как поносили Есенина, а потом стали превозносить, а кое-кто теперь опять хотел бы утопить. Вспомним резкие суждения после 1946 года. Разобраться мне в этом сейчас труднее всех. Если Солженицына сейчас исключат, потом примут, опять исключат, опять примут, — я не хочу в этом участвовать. Где тогда найдут себе второй аппендикс те, кто ушли от обсуждения се¬годня ? А у нас в организации есть большие язвы: членам Союза не дают квартир. Нашей Рязанской писательской организацией два года командовал проходимец Иван Абрамов, который даже не был членом Союза, он вешал на нас политические яр¬лыки. А с Анатолием Кузнецовым я вместе учился] в Литинституте, интуиция нас не обманывает, мы его не любили за то, что ханжа. На мой взгляд, статьи устава Союза можно толковать двойственно, это — палка о двух концах. Но, конечно, хочется спросить Александра Исаевича, почему он не при¬нимал участия в общественной жизни. Почему по поводу той шумихи, что подняла вокруг его имени иностранная пресса, он не выступил в нашей печати, не рассказал об этом нам ? Почему Алек¬сандр Исаевич не постарался правильно...  то¬варищами вопрос освещен. Мне бы хотелось по¬ставить себя на место Александра Исаевича и представить, как бы я себя вел. Если бы все мое творчество поставили на вооружение за границей, — что бы я делал ? Я бы пришел к товарищам посоветоваться. Он сам себя изолировал. Я при¬соединяюсь к большинству.
Поваренкин: На протяжении многих лет Алек¬сандр Исаевич был в отрыве от Союза писателей. Не приезжал на перевыборные собрания, а при¬сылал телеграммы: « Я присоединяюсь к боль¬шинству » — разве это принципиальная позиция ? А Горький говорил, что Союз писателей — это коллективный орган, это — общественная органи¬ зация. Александр Исаевич, видимо, вступил в Союз с другими целями, чтобы иметь писательский билет. Идейные качества его произведений не по¬могают нам строить коммунистическое общество. Он чернит наше светлое будущее. У него самого нутро черное. Показать такого бескрылого чело¬века, как Иван Денисович, мог только наш идей¬ный противник. Он сам поставил себя вне писа¬тельской организации.
Солженицын снова просит разрешения задать вопрос. Ему предлагают вместо этого выступать. После колебаний разрешают вопрос.
Солженицын просит членов СП, упрекавших его в отказе рецензировать рукописи, в отказе высту¬пать перед литературной молодежью, назвать хотя бы один такой случай.
Выступавшие молчат.

Матушкин: Член Союза писателей должен ак¬тивно работать по уставу, а не ожидать пригла¬шения.
Солженицын: Я сожалею, что наше совещание не стенографируется, даже не ведется тщательных записей. А между тем оно может представить ин¬терес не только завтра и даже позже, чем через неделю. Впрочем, на секретариате СП СССР ра¬ботали три стенографистки, но секретариат, объ¬являя мои записи тенденциозными, так и не смог или не решился представить стенограмму того совещания.
Прежде всего я хочу снять камень с сердца товарища Матушкина. Василий Семенович, напом¬ню вам, что вы никогда не давали мне никакой рекомендации, вы, как тогдашний секретарь СП, принесли мне только пустые бланки анкет. В тот период  непомерного   захваливания секретариат
РСФСР так торопился меня принять, что не дал собрать рекомендации, не дал принять на первич¬ной рязанской организации, а принял сам и послал мне поздравительную телеграмму.
Обвинения, которые мне здесь предъявили, раз¬деляются на две совсем разные группы. Первая касается Рязанской организации СП, вторая — всей моей литературной судьбы. По поводу пер¬вой группы обвинений скажу, что нет ни одного обоснованного обвинения. Вот отсутствует здесь наш секретарь т. Сафонов. А я о каждом своем общественном шаге, о каждом своем письме съезду или в секретариат ставил его в известность в тот же день и всегда просил познакомить с этими материалами всех членов Рязанского СП, нашу литературную молодежь. А он вам их не показывал ? По своему ли нежеланию ? Или по¬тому, что ему запретил присутствующий здесь то¬варищ Кожевников ? Я не только не избегал твор¬ческого контакта с Рязанским СП, но я просил Сафонова и настаивал, чтобы мой « Раковый кор¬пус », обсужденный в Московской писательской организации, был бы непременно обсужден и в Рязанской. У меня есть копии письма об этом. Но обсуждение не было организовано. Я не присут¬ствовал на всех заседаниях Рязанской организации СП — это правда, но при иной то, что я большую часть времени не живу в Рязани, живу под Мос¬квой, вне города. Когда только что был напечатан « Иван Денисович », меня усиленно звали переез¬жать в Москву, но я боялся там рассредоточиться и отказался. Когда же через несколько лет я по¬просил разрешения переехать, — мне было отка¬зано. Я обращался в Московскую организацию с просьбой взять меня там на учет, но секретарь ее,
 
В. Н. Ильин , ответил, что это невозможно, что я должен состоять в той организации, где пропи¬сан по паспорту, а не важно, где я фактически живу. Из-за этого мне и трудно было иногда при¬езжать на перевыборы.
Что же касается обвинений общего характера, то я продолжаю не понимать, какого такого « от¬вета » от меня ждут, на гто « ответа » ? На ту ли пресловутую статью в «Литературной газете», где мне был противопоставлен Анатолий Кузнецов, и сказано было, что надо отвечать Западу так, как он, а не как я ? На ту анонимную статью мне нечего отвечать. Там поставлена под сомнение правильность моей реабилитации — хитрой ук¬лончивой фразой « отбывал наказание » — отбы¬вал наказание и все, понимайте, что отбывал за дело. Там высказана ложь о моих романах, будто бы « Круг первый » является « злостной клеветой на наш общественный строй », — но кто это до¬казал, показал, проиллюстрировал ? Романы ни¬кому не известны и о них можно говорить все, что угодно. И много еще мелких искажений в статье, искажен весь смысл моего письма съезду. Наконец, опять обсасывается надоевшая история с « Пиром победителей » — уместно, кстати, заду¬маться : откуда редакция « Литературной газеты » имеет сведения об этой пьесе, откуда получила ее для чтения, если единственный ее экземпляр взят из письменного стола госбезопасностью ?
Вообще, с моими вещами делается так: если я какую-нибудь вещь сам отрицаю, не хочу, чтобы она существовала, как « Пир победителей », — то о ней стараются говорить и « разъяснять » как можно больше. Если\ же я настаиваю на публи¬кации моих вещей, как « Ракового корпуса » или « Круга », то их скрывают и замалчивают.
Должен ли я « отвечать » секретариату ? Но я уже отвечал ему на все заданные мне вопросы, а вот секретариат не ответил мне ни на один ! На мое письмо съезду со всей его общей и личной частью я не получил никакого ответа по существу. Оно было признано малозначительным рядом с другими делами съезда, и его положили под сукно, и, я начинаю думать, нарочно выжидали, пока оно две недели широко циркулировало, — а когда на¬печатали его на Западе, в этом нашли удобный предлог не публиковать его у нас.
Такой же точно прием был применен и по отно¬шению к « Раковому корпусу ». Еще в сентябре
1967	г. я настойчиво предупреждал секретариат об опасности, что « Корпус » появится за границей из-за его широкой циркуляции у нас. Я торопил дать разрешение печатать его у нас, в « Новом мире». Но секретариат — ждал. Когда весной
1968	года стали появляться признаки, что вот-вот его напечатают на Западе, я обратился с письма¬ми: в « Литературную газету », в « Монд » и в « Унита », где запрещал печатаь « Раковый кор¬пус » и лишал всяких прав западных издателей. И что же ? Письмо в « Монд », посланное по почте заказным, не было пропущено. Письмо в « Унита », посланное с известным публицистом-коммунистом Витторио Страда, было отобрано у него на тамож¬не— и мне пришлось горячо убеждать таможен¬ников, что в интересах нашей литературы необ¬ходимо, чтобы это письмо появилось в « Унита ». Через несколько дней после этого разговора, уже в начале июля, оно-таки появилось в « Унита », а « Литературная газета » все выжидала ! Чего она ждала ? Ведь она скрывала мое письмо в течение девяти недель — с апреля по 26 июня ? .. Зачем « Литгазета » держала протест девять недель ? Расчет явен: пусть « Корпус » появится на Западе, и тогда можно будет проклясть и не допустить до советского читателя. А ведь напечатанный во¬время, протест мог остановить публикацию « Кор¬пуса » на Западе, — вот, например, два амери¬канских издательства, Даттон и Прегер, когда слухи дошли до них, что я протестую против на-печатания « Корпуса », в мае 1968 г., отказались от своего намерения печатать книгу. А что было бы, если б « Литгазета » напечатала мой протест тотчас ?
Председательствующий Баранов: Ваше время истекло, 10 минут.
Солженицын: Какой может быть тут регламент ? Это вопрос жизни.
Баранов: Но мы не можем вам больше дать регламент.
Солженицын — настаивает. Голоса — разные.
Баранов: Сколько вам еще надо ?
Солженицын: Мне много надо сказать. Но, по крайней мере, дайте еще десять минут.
Матушкин: Дать ему три минуты.

(Посовещавшись, дают еще десять).

Солженицын (еще убыстряя и без того быструю речь): Я обращался в Министерство связи, прося прекратить погтовый разбой в отношении моей переписки — недоставку или задержку писем, те¬леграмм, бандеролей, особенно зарубежных, на¬пример, когда я отвечал на поздравления к моему пятидесятилетию. Но что говорить, если секре¬тариат СП СССР сам поддерживает этот почтовый разбой ? Ведь секретариат не переслал мне ни одного письма, ни одной телеграммы из той кипы, которую получил на мое имя к моему пятидесяти¬летию. Так и держит беззвучно.
Переписка моя вся перлюстрируется, но мало того: результаты этой незаконной почтовой цен¬зуры используются с циничной открытостью. Так, секретарь Фрунзенского райкома партии г. Москвы ! вызвал руководителя Института русского языка/ Академии наук и запретил запись моего голоса' на магнитофон в этом институте — узнал же он об этом из цензурного почтового извлечения, по¬данного ему.
Теперь об обвинении в так называемом « очер¬нении действительности». Скажите: когда и где, в какой теории познания отражение предмета счи¬тается важнее самого предмета ? Разве что в обы¬денных философиях, но не в материалистической же диалектике. Получается так: не важно, что мы делаем, а важно, что об этом скажут, и чтобы ничего худого не говорили, — будем обо всем происходящем молчать. Но это — не выход. Не тогда надо мерзостей стыдиться, когда о них го- г ворят, а когда их делают. Сказал поэт Некрасов:
Кто живет без печали и гнева, Тот не любит отчизны своей.
А тот, кто все время радостно-лазурен, тот, на¬против, к своей родине равнодушен.
Тут говорят о маятнике. Да, конечно, огромное качание маятника, не со мной только одним, а во всей нашей жизни: хотят закрыть, забыть ста» линские преступления, не вспоминать о них. « Да надо ли напоминать прошлое ? » — спросил Льва Толстого его биограф Бирюков. И Толстой ответил, — цитирую по бирюковской « Биографии Толсто¬го », том 3/4, стр. 49...4 ... и прямо взглянем I ему в лицо — и наше теперешнее насилие от¬кроется ».
Нет ! Замолчать преступления Сталина не удаст¬ся бесконечно, идти против правды не удастся бесконечно. Это преступление над миллионами, и они требуют раскрытия. А хорошо б и задуматься: какое моральное влияние на молодежь имеет укрытие этих преступлений, это — развращение новых миллионов. Молодежь растет не глупая, она прекрасно понимает: вот, были миллионные , преступления, и о них молчат, все шито-крыто. Так что же каждого из нас удерживает принять участие в несправедливостях ? Тоже будет шито-крыто.

Мне остается сказать, что я не отказываюсь ни от одного слова, ни от одной буквы моего письма съезду писателей. Я могу закончить теми же сло¬вами, как и то письмо (читает):

«Я спокоен, конечно, что свою писательскую задачу я выполню при всех обстоятельствах, а из могилы — еще успешнее и неоспоримее, чем жи¬вой. Никому не перегородить путей правды и за движение ее я готов принять и смерть » — смерть, а не только исключение из Союза. « Но, может быть, многие уроки научат нас, наконец, не оста¬навливать пера писателя при жизни ? Это еще ни разу не украсило нашей истории ».
Что же, голосуйте, за вами большинство. Но | помните: история литературы еще будет интере-1 соваться нашим сегодняшним заседанием.
Матушкин: У меня вопрос к Солженицыну. Чем вы объясните, что вас так охотно печатают на Западе ?
Солженицын: А чем вы объясните, что меня так // упорно не хотят печатать на родине ?
Матушкин: Нет, вы мне ответьте, вопрос к вам...
Солженицын: Я уже отвечал и отвечал, у меня вопросов больше, и поставлены они раньше: пусть секретариат ответит на мои.
Кожевников (останавливая Матушкина): Лад¬но, не надо. Товарищи, я не хочу вмешиваться в ваше собрание и в ваше решение, вы совершенно независимы. Но я хотел возразить против (голос с металлом) того политического резонанса, ко¬торый Солженицын хочет навязать нам. Мы берем один вопрос, а он берет другой. В его распоряже¬нии все газеты, чтобы ответить загранице, а он ими не пользуется. Он не желает ответить нашим врагам. Он не желает дать отповедь загранице — и не ссылаясь на Некрасова и Толстого, а своими словами ответить нашим врагам. Съезд отверг ваше письмо как ненужное, как идейно непра¬вильное. Вы в том письме отрицаете руководящую роль партии, а мы на этом стоим, на руководящей роли партии. Я думаю, что правильно здесь гово¬рили ваши бывшие товарищи по Союзу — мы не можем мириться ! Мы должны идти все в ногу, спаренно, стройно, все заодно, — но не под кнутом каким-то, а по своему сознанию !

Франц Таурин: Теперь этим делом придется за¬ниматься секретариату РСФСР. Это правильно, что главная суть не в рецензировании рукописей, не в ведении литературных кружков. Главное, что вы, Солженицын, не дали отпора использованию вашего имени на Западе. Это можно отчасти объяс¬нить и несправедливостью давнего приговора. Но каждый — творец своей собственной судьбы. Поймите, никто не хочет поставить вас на колени. Это заседание — попытка помочь вам распрямить¬ся от всего, что на вас навешали на Западе. Любое решение, которое сегодня будет принято, будет обсуждено и в секретариате РСФСР.
Левченко: (Встает читать написанный заранее на машинке проект решения. Читает):
... Пункт 2-й. Собрание считает, что поведение Солженицына носит антиобщественный характер, в корне противоречащий целям и задачам Союза писателей.
За антиобщественное поведение, противоречаю-щее целям и задачам Союза писателей СССР, за грубое нарушение основных положений устава СП СССР, исключить литератора Солженицына из членов Союза писателей СССР.
Просим секретариат утвердить это решение.
Маркин: Хотелось бы знать мнение нашего се¬кретаря, т. Сафонова. Он — информирован или нет ?
Баранов: Он болен. Собрание наше правомочно. Голосуют. За резолюцию — пятеро. Против — один.